Катя вздрагивает. Садится, будто не спала. Распахнутыми глазами смотрит на Лизу и вдруг говорит:

– Папа идёт!

– Ложись. Успокойся, – пытается Лиза уговорить девочку. – Это колёса стучат, – говорит она и тут сама слышит шаги по коридору. Решительные, не женские. Всё ближе.

Дверь распахивается. На пороге лётчик!

…Прошло три дня. Впечатление немного сгладилось. Но не для Лизы. Она тоскует.

Эх, Катя! Даже не попрощалась!

В детприёмнике нет школьных занятий. Ребята целыми днями болтаются сами по себе в пределах глухого, точно тюремного двора. Ждут распределения.

Лизе утром повезло стибрить у сторожа газету. Теперь она сидит на собачьей будке и читает. Хозяйка будки строгая, но Лиза её любит, и собака это понимает. Она рычит на сторонний голос, и девочка слышит, как воспитательница зовёт её:

– Ничейная! Иди сюда!

Лиза следует за воспитательницей в кабинет директора.

Там Катя. И её отец. Он указывает на дочь, а говорит Лизе:

– Она не хочет без тебя уезжать. Поехали с нами. Ты не спеши отказываться. Подумай. А мы завтра ещё придём…

Лиза растеряна. Воспитательница, твердит:

– Куда собралась, дура? Всю жизнь будешь ей трусы надевать…

И директор туда же:

– Он молодой, красивый! Если женится? Кто ты будешь для мачехи? Пришей кобыле хвост?

Однако Лиза упорствует, хотя понимает, что они по-своему правы.

В тот же день в детприёмник приносят документы о распределении ребят по детдомам. Лиза узнаёт, что завтра её направляют в Бердск.

– А Кате скажу, – обещает директор, – что ты опять сбежала…

Июль. Вечер. Таёжная просека. На дороге две девочки. Одна из них – Быстрикова Лиза. Она шагает босиком – натёрла ноги. Шнурками связанные ботинки переброшены через плечо. Платье великовато. Голубые цветы на нём линялые.

Лизе скоро тринадцать, но ростом она не особо удалась. Другая девочка – Полина Польских. Она явно младше Лизы. И платье на ней поновей. И обувь не казённая – красные туфли.

Полина боязливо жмётся к Лизе, часто оглядывается. Лиза говорит ей:

– Перестань озираться! Она и не думает нас догонять. У неё с шофёром шуры-муры…

Но младшей не до увещеваний. Она хнычет:

– Есть хочу.

– Ну и что? – удивляется Лиза. – Терпи. У тебя первый детдом, а меня уже в шестой направили. Думают, что я с такой дали не убегу.

– А как ты убежишь? На машине и то два дня ехали.

– Это по грязи… Тут как пройдут дожди – чёрт ногу сломит, – бабушкиными словами говорит Лиза. – А посуху…

Она машет рукой, дескать, посуху ей пробежать от Кыштовки до Татарска – раз плюнуть. Но Полина противится:

– Шофёр говорит, что тут далеко. Двести километров с гаком!

– Я и без него знаю… Ну и что?

– Не убежать, – говорит Полина. – Поймают.

– Пусть тогда на себя пеняют. Сами будут рады от меня отделаться…

– В детдоме сильно бьют? – спрашивает Полина.

– Узнаешь, – отвечает Лиза и досадует: – Да не оглядывайся ты! Гуляет наша воспитуха…

– А если медведь?!

– Ну и что? Сожрёт. А документы наши выбросят. И всё!

Полина плачет.

– Не реви! – говорит Лиза. – Вон уже крыши видать. Пришли!

Дома в селе добротные. Захудалые избёнки редки. На чистой широкой улице ни собак, ни скотины.

Детдомовские ворота глядят на сельскую площадь, где стоит деревянная церковь без крестов, но с вывескою «Клуб».

Усадьба детдома огорожена заплотом из двойного горбыля. Централ, а не детдом! В плотных воротах прорезана калитка. Она заперта, Лиза стучит.

Тут же над забором вырастает лысая голова и спрашивает пацаньим голосом:

– Чё нада?

– Директора зови! – так же грубо отзывается Лиза.

Голова разворачивается во двор и кричит:

– Колька, позови Бульдога. Тут новенькие…

И сразу же поверху забора возникают, будто насаживаются, лысые головы. Они принимаются язвить:

– Опять… Недоделки-мокрощелки…

– Крысы навозные…

Покуда калитка медлит отвориться, девочки становятся и солёными мартышками, и общипанными курицами, и ещё чёрт-те кем.

В прощелину скупо отворенной калитки высовывается так-таки бульдожья голова. Нос у неё пятачком, щёки отвислые, подбородок до второй на рубашке пуговицы. Однако же голова не лает. Наоборот. Спрашивает задушевно:

– Вам кого, милые?

– Директора, – отвечает Лиза.

– Я – директор.

– А мы – новенькие.

– А где сопровождающий?

– Осталась в Кыштовке. Утром будет.

– А документы где?

– У неё.

– Тогда извините. Без документов я не имею права вас принять.

Калитка затворяется, и это вызывает в лысых головах улюлюканье.

Подвернувшимся под руку камнем Лиза запускает в них. Головы осыпаются во двор…

Звучит голос горна.

– Это вечерняя поверка, – сообщает Лиза. – Скоро отбой.

Она идёт от калитки, поворачивает за угол забора. Полина плетётся следом. Хнычет.

– Подбери сопли! – со злостью говорит Лиза. – А то узнаешь, как в детдоме бьют!

Девочка затихает, а Лиза показывает рукой и говорит:

– Во-он густые лопухи. Пойдём туда. Спать охота.

Полина спит. Голова её покоится на Лизиных коленях. Ни комары, ни ночная прохлада, ни голод сну её не помеха. Лизе скучно и завидно. Со сном у неё с детства нелады… Малейший толчок или звук – его как рукой снимает! Странно и то, что в любой момент ночи Лиза способна без часов определить время.

Сейчас где-то половина первого. Ночь июльская. Не белая, конечно, но и не слепая. Тишина. Птицы, собаки, ветер – всё оцепенело. Разве что спросонья стрекотнёт в траве кузнечик. Или в близкой тайге крикнет филин…

Однако Лизу надо умудриться напугать. Она давно отбоялась. И всё же к ночи не прислушивается только дурак.

Девочке грезится, что она слышит, как по земле идут секунды: тик-так, тик-так, тики-таки, тики-таки…

Вдруг секунды сбиваются с ритма, и до Лизы доходит пацаний шёпот:

– Да я видел. Сюда они пошли!

– А если она загнала уже ботинки?